23/08/2023
СССР на стиле.
Статья в екатеринбургский журнал Августник, которая выйдет накануне. Поскольку от нее в итоге осталось менее трети , публикуем целиком, с согласия редакции, так как субкультуроведение местное статьями на тему не радует давно. В остальном, архив потихоньку возвращается с каникул, и будет что-то сюда кидать , по возможности.
Новый проект художника и антрополога Миши Бастера согласившегося прокомментировать основную тему исследования своего архива и конкуренцию среди субкультурных групп
Любое членство в социальной группе и ее стилистическое оформление служат одной цели - отличить «Нас» от «Них». Всюду и везде, всю историю человечества, мы можем наблюдать эту важную функцию стиля по отношению к любому племенному сообществу. Различные цвета кожи, различные дресс-коды, различные украшения обеспечивают идентификацию как членов племени, так и любого члена неформального сообщества. Но дерзкие костюмы, кожаные куртки, джинсовые жилеты, броская и вычурная обувь – все это только видимая часть субкультурного багажа. Незаметно просачиваясь через одежду, прически и атрибуты - идея стиля выражает суть отношения. Отношения, значащего больше, чем все другие полутона жизни, то что заставляет людей определится и занять позицию по одну из сторон умозрительных разделительных линий, и выбрать «Кока-Колу» или «Пепси», «Найк или «Адидас», «Харлей» или «Ямаху» из сотен и тысяч продуктов поп-культуры и ее микрокультов.
Хроника субкультурных стилей - это хроника уличных «племен». Рокеры, хиппи, панки, современные субкультуры, которые используют стиль одежды, для того чтобы прочертить линию между «Нами» и «Ними». Стиль это далеко не поверхностное явление. Это всего лишь намек о многом большем. И, закодированные в пределах оформления, идеи и идеалы составляют основу субкультуры, которая также развивается, как и другие истории человеческой цивилизации. И в этом смысле члены стилистических племен имеют много общего. Общее противопоставление новых форм «норме» и «обычности», скуке и лицемерию, царящему в классовом обществе, роднит и объединяет разные «племена». Свобода самовыражения и самореализации, перманентное желание находится в гуще событий и на «огневом рубеже» социальных кризисов - все это показатель неофициальной общности. Которая своим существованием, самодостаточностью и бесконтрольностью одновременно доставляет головную боль официозу, и предлагает локальное решение социальных кризисов своим альтруизмом и саморегулированием на уровне «городских племен».
Другими словами, уличная субкультура - это несколько большее, чем среда для новых идей моды и поле для социальных экспериментов- это параллельная жизнь, где праздное времяпровождение, честолюбие, эмоциональное творчество и подростковое насилие приобретают особый смысл. Образ жизни формируется не только из одежды, абстрактной идеологии и музыкальных предпочтений. Немалую роль играет и танцевальная культура, спорт, мото и скейт активности, искусство, дизайн и татуирование. Но и это только часть самого важного. История и традиции, состоящие из местных легенд о достижениях различного характера, так же как и поучительно печальные истории - все это неотъемлемая часть урбанистического фольклора и сленга, который в немалой степени влияет на поведение подростков и мифологию для воспроизводства этих локальных культов спустя многие годы.
История субкультурных стилей СССР уходит корнями в историю офеней и уличной шпаны. Эта низовая мода была настолько устойчивой, что пережила революцию и две мировые войны. Выдержала натиск и искушения модой НЭПа, всех импортных излишеств, силуэтов и поветрий , что похоронили зачатки нарождающейся советской бытовой эстетики. Период НЭПа породил термин «стиляга», уже в конце 1940-х, когда в СССР наступил период «разгибания саксофонов», как называли время гонений на джазменов, модников и космополитизм. Но уже в конце 1950-х, на многих «бродвеях» советских городов вновь захиляли немногочисленные чуваки и чувихи, как было принято говорить, «на стиле».
Небольшое количество участников и скудный выбор ролевых моделей часто являются поводом для радикального поведения представителей субкультурных групп, но не конкуренции «племен». Сравнительно небольшое количество стиляг раздражало своей яркостью и разнузданным поведением суровое послевоенное общество, в котором, помимо послевоенной нищеты, существовал пласт низовой криминальной моды «жиганов» и пацанов». И, если «пацанов» в широких брюках, кепках и куртках «хулиганках» стиляги скорее забавляли, то у комсомольской общественности, которой опять нечего было противопоставить натиску буржуазной культуры, наличие такой праздной моды вызывало крайнюю степень агрессии. Агрессии, которая в итоге привела к формированию комсомольских дружин Бригадмила и ОКОДа, вылавливающих модников, общающихся с иностранцами или резвящихся в общественном пространстве. Комсомольцы-оперативники резали им узкие брюки, стригли вычурные прически, отчитывали на собраниях и отчисляли из вузов. Вместе с ростом благосостояния советских граждан все больше погружавшихся в советское мещанство под ритмы твиста и бита, гонения на модников поутихли, хотя порицание и высмеивание традиционно продолжались в киножурналах и на страницах сатирических изданий.
Вслед за стилягами наступила очередь хиппи, которым вменяли привычное низкопоклонничество перед западной поп-культурой, позерскую религиозность и женоподобность в моде. Удивительно , но факт, низовая культура «пацанов» и в этом случае не конфликтовала с хипповыми отпрысками элиты, наоборот символом хулиганской дерзости стали длинные волосы, рубашки с длинными воротами и клешеные брюки пошитые из брезента в силу недоступности джинсовой ткани. Об этом можно спорить, возможно маргинальная солидарность, возможно упадок традиционных социальных связей, скука и скудный набор для организации досуга, повлияли на то, что по одну сторону умозрительных баррикад внезапно оказались дворовые хулиганы, студенты и отпрыски советской номенклатуры.
И что интригует в этом - факт, что такие городские племена цвели и процветали во времена, когда индивидуальность и личная свобода возрастала до той степени, чтобы быть отмеченной как определяющая особенность целого поколения. В том числе, за счет кризисов «нормального общества», не справляющегося с собственной «нормальностью». .Иногда формирование традиций занимает длительное время, иногда это стремительный прорыв, как это случилось в годы Перестройки.
Но ,возвращаясь к последовательной хронологии. Эпоха застоя принесла с собой не только увлечение битом, прог-роком и систему хиппи. На рубеже 1970-х из прибалтийской Юрмалы пришло поветрие ночных концертно- зрелищных программ и варьете, на черноморских курортах танцполы ретранслировали последние достижения западной танцевальной культуры. В стране появились первые подпольные качалки и секции восточных единоборств, а для советских подростков появилось новое увлечение в виде скейтбординга. И вот, с конца 70-х, в эпоху расцвета диско, можно говорить о начале конкуренции между субкультурными «племенами», порожденными вышеперечисленными хобби.
Места пересечения подобной молодежи увеличились благодаря открытию грибницы молодежных кафе и танцполов начала 1980-х , где собирались представители разных эстетических предпочтений. И, если раньше танцплощадки были ристалищем из-за партнерш по танцам или местничества, то дискотеки 1980-х стали местом выяснения отношения между любителями тяжелого рока и «волны». «Попперы» и «ньювейверы», по сути наиболее продвинутые представители «волновиков», предпочитали себя видеть в роли разборчивых меломанов, музыкантов или диджеев, в отличии от обычных поклонников итало- диско и синти-попа в массе присутствующих на советских танцполах. Но для неразборчивых поклонников тяжелого рока, получивших дополнительный импульс вместе с потоком «новой волны британского хеви металла» начала 1980-х, все это проходило как «волна» или «попса», под которой подразумевалась качественная популярная музыка которую слушают «попперы». Понятие «волны» было настолько расплывчато . что поглотило и «новую романтику» и «пост панк» и «рок-стеди» под ритмы которого танцевали первые советские брейкеры, так же относимых суровыми советскими рокерами к «волне». Просто по эстетическим канонам, и в силу того, что это было легальное, поощряемое государством, веяние. Которое в годы перестройки доросло до всесоюзных фестивалей, самые престижные из которых проводились в «советской загранице», то есть Прибалтике.
Молодежные кафе во избежание лишних выяснений отношений стали проводить тематические дни, либо под танцевальные баттлы брейкеров, либо под дискотеки стиляг и депешистов. Тяжелый рок при этом находился в опале, на многих диджейских пультах лежали списки нежелательных композиций и групп, но тем не менее на дискотеках в домах культуры было принято ставить пару композиций тяжелого рока под которые на танцполах сокращались и бились в конвульсиях немногочисленные металлисты в кругу созданном поклонниками «волны».
Конечно, выяснения отношений не ограничивались дискотеками, и происходили на местах уличных тусовок в парках и на городских бульварах. Расцвет скейтбординга плавно перерос в субкультуру брейка, и на пике противостояния московских «племен» оказались брейкеры и металлисты, затмив собой умеренные выяснения отношений между немногочисленными панками и стилягами, которое было похоже на разделение по принципу грязное буржуазное vs опрятное пролетарское. В Ленинграде, где на подъёме оказалось рокабилльное движение, выяснения отношений перманентно случалось между билли и металлистами. Яблоком раздора стал субкультурный фетиш в виде кожаной куртки– косоворота воспетой в кинолентах, начиная с «Дикаря» 1953 года. Право носить и считать «косуху» атрибутом собственного стиля выливалось в перепалки легко перерастающие в потасовки, уличное насилие и грабеж. Вместе с разрастанием субкультур в неформальные сообщества пришла борьба за авторитет внутри племен, а вместе с этой борьбой и «дедовщина». Советская неформальная система во многом копировала формальную, и если советская система порицала имперское наследие , то субкультурные племена подняли на флаг «хиппи хейт», презрение к субкультурным обществам былого и заигрывания с политикой, так как разрешенные в годы перестройки политические кружки тоже стали считаться «неформалами». Политика и идеология вызывали двойное раздражение тем, что радикальная часть субкультур с самого начала порицалась и демонизировалась со стороны властей как «отрыжка западной культуры» и элемент западной пропаганды. Любое субкультурное сообщества испытывало риски быть обвиненным в антисоветской пропаганде вплоть до отмен соответствующих статей и принятия пакетов законов «о свободе слова и религии». Поэтому политика всегда была вокруг, а молодежные субкультуры частью глобальной политики, и в СССР все это принимало вычурные формы.
Одним из проявлений этих форм стало движение «люберов», позиционировавшееся прессой как неформальная молодежь из столичного пригорода, ставящая цели навести порядок на танцполах и в общественных пространствах которое взбалтывали представители уличных «племен» и порочили фарцовщики. Образ пролетарского парня, занимающегося культуризмом и дающего отпор столичным хулиганам, начал усиленно канализироваться советской прессой в начале 1987 года, когда в подмосковных Люберцах состоялся всесоюзный чемпионат по бодибилдингу. Отсюда и пошло название «любера», мгновенно нашедшее отклик в социально расслаивающемся обществе, распад которого усилили политические дрязги и начинающаяся кооперация, призванная решить проблему дефицитных товаров. Буквально за год, подобные образования появились в Поволжье, Крыму и на Урале, но поскольку в прессе не были обозначены визуальные коды, то в локальных проявлениях они возникли самостоятельно свои.Так в Татарстане, где еще в 1970-х возникла тема с бандами-моталками ( от мотаться с целью грабежа в столицы), отличительными кодами стали широкие брюки, спортивные шапочки и кепки «фернандельки», в Свердловске( Екатеринбурге) появились «лампасники» названные по лампасам на тренировочных трико. В Москве дресс-коды «люберов» изначально апеллировавшие к старинной пацанской традиции с кепками и брюками , после многочисленных набегов на рок-концерты, злачные места и нерестилища фарцовщиков резко обуржуазились; появились клетчатые брюки (зауженные к низу «бананы»), фирменные свитера , мастерки и костюмы сборной СССР которыми снабжали население кооперативные рынки. В Прибалтике подобное противостояние случилось между любителями диско и панк-рокерами. В Эстонии это были «дискотечные парни» одетые в светлые джемперы и брюки «бананы», в Литве «монтанисты» названные так из-за униформу в джемперы бренда Montana.
Движение «народных дружин» стремительно переросшее в социальный прессинг и откровенный грабеж консолидировал уличные «племена», что вылилось в серию крупных уличных столкновений в различных регионах СССР, резонанса в прессе и кино. И, даже поначалу стоявшие в стороне, моторокеры и таксисты подключились к зачистке улиц от «юных помощников милиции». Такие столкновения продлились и в начале 1990-х, пока «любера» не растворились в криминальных сообществах, а субкультурные движения достигли своего пика популярности и многообразия.
Конечно выяснения отношений между субкультурщиками на этом не закончились. Панки выясняли их со стилягами и депешистами, скинхеды с панками и рэперами, околофутбольные «фирмы» вовсе считают мордобой генератором своего движения. Но, уже к середине 1990-х, произошло то, что социологи называют «супермаркетом стилей»; дресс-коды стали частью повседневной моды, субкультурные истории доступны в магазинах, а мир диджитала и торрентов вовсе нивелировал сакральность информации ранее передававшейся только в закрытых группах устно. Но субкультурный неотрибализм никуда не делся и даже инфицировал собой корпоративную офисную культуру. Возможно, дело в том, что племенной императив является и всегда будет фундаментальной частью человеческой природы. Так же как наши далекие предки, мы чувствуем себя отчужденными и лишенными высшей цели, когда не испытываем смыслов принадлежности к какой-либо общности, в рамках которой работают такие простые и примитивные вещи, такие как прозрачность намерений, дух товарищества и взаимовыручка. Самый простой способ восполнить этот дефицит общих целей- влиться в компанию, разделяющую твои вкусовые предпочтения. Где только цельность внутреннего мира и преданность общей подростковой идее входят в понятие «крутизна».
